Гениальность (от лат. genius - дух) - удивительная, восхищающая окружающих способность человека творить, рождать новые идеи, находить верные решения. Гений - человек, «который на протяжении длительного периода времени выполняет огромную работу, оказывающую существенное влияние на других людей в течение многих лет» (Р. С. Элберт, 1975). Для гения характерны чрезвычайная творческая продуктивность, овладение культурным наследием прошлого и вместе с тем решительное преодоление устаревших норм и традиций. Гений, образно говоря, создает новую эпоху в своей сфере деятельности.

Чаще всего гении рождаются в феврале (зачатие в мае). Российский ученый Евгений Виноградов обработал демографическую статистику десяти европейских стран и вывел график рождаемости талантов. Результат получился однозначный - по количеству гениев всех времён и народов февраль является безусловным лидером.
Средний возраст родителей гениальных детей - мать 27, отец 38 лет.

По мнению Бориса Акунина​, есть три разных вида таланта, три вида гениальности: гений "гормональный", гений мастерства и гений возрастного угасания. Он пишет : "Очень часто яркий расцвет креативности совпадает с физиологическим расцветом. Такой талант можно назвать «гормональным». Это цветок пышный и красивый. То, на что не хватает ума или вкуса, художник запросто добирает чутьем, энергетикой, «химией», обаянием (бывает, что и отрицательным). Но в пожилом возрасте гормоны буйствовать перестают, верхнее чутье ослабевает, и остаются только технические навыки, которые, конечно, не пропьешь, однако от них и не захмелеешь. И выясняется, что вчерашний кумир неумен, нравственно несимпатичен, скучно тиражирует былые находки или же пускается в эксперименты, за которыми тягостно наблюдать. «Гормональный» гений очень похож на ослепительную красавицу, вся прелесть которой заключается во внешности и секс-магии. Старушки этого сорта часто являют собой депрессивную картину и, когда используют средства, которые когда-то безошибочно срабатывали, выходит только хуже. Для того, чтобы талантливый художник сохранил свою силу, необходимо, чтобы она опиралась не только на тестостерон, но еще на разум и сердце. Такой режиссер снимет свой лучший фильм и на седьмом десятке, как Ингмар Бергман, и даже на восьмом, как Акира Куросава. А если почувствует, что устал, то вовремя остановится, поскольку хватит ума и такта".

А : "Кроме гениальности «гормональной», каким-то не вполне понятным образом связанной с физиологическим расцветом, есть и гениальность противоположного вектора, связанная с возрастным угасанием. И этот вид талантливости, пожалуй, интереснее и оптимистичнее остальных. Бывает, что человек по-настоящему раскрывается в ту пору жизни, когда принято ставить на себе крест или, во всяком случае, подводить итоги. О будущем задумываться поздно, разве что, как говорится, приглядеть участок посуше.



Вот вам в качестве примера две судьбы. Первая - хрестоматийная, история «полковника Сандерса». Он беспримесный, злокачественный лузер. Рано осиротел, школу не закончил, с тринадцати лет зарабатывал на жизнь, еле перебивался. С огромным трудом заочно выучился на адвоката, но с треском вылетел из профессии после того, как прямо в зале суда поколотил собственного клиента. Ни на одной работе долго не удерживался. Несколько раз пытался создать бизнес и всё время прогорал. Единственное, что у него хорошо получалось - жарить цыплят. Сандерс изобрел новый способ их приготовления, открыл придорожный ресторанчик и даже начал сводить концы с концами, но судьба, казалось, решила доклевать бедолагу. Неподалеку проложили новую трассу, весь трафик перетек туда, и заведение разорилось.

Сандерсу к этому времени стукнуло уже шестьдесят пять. По-хорошему, ему полагалось бы признать свою жизнь окончательно незадавшейся и начать готовиться к переходу в мир более справедливый, нежели этот. Вместо этого старый неудачник придумал превратить свой метод «цыплятожарения» во франшизу и начал продавать ее по всей Америке. Так зародилась сеть «Кентаки фрайд чикен» - один из самых популярных фастфудов в мире. Дедушка стал очень богатым, пожил в свое удовольствие еще немало лет и ушел победителем, а напоследок учредил благотворительный фонд - это лучшая память, какую может оставить по себе богатый человек.

Вторая история - про американскую художницу, которую обычно называют «Бабуся Мозес» (Grandma Moses). Она родилась в 1860 году и прожила тяжелую, малорадостную жизнь. Была женой батрака, родила десять детей, половина которых умерли в младенчестве. В 67 лет овдовела. Интересное началось еще десять лет спустя, когда старая старушка из-за артрита лишилась возможности вышивать и решила писать картины. Собиралась дарить их родственникам и знакомым на Рождество и прочие праздники, чтобы не тратиться на подарки. Рисовать ее никто никогда не учил. Она вообще никакого образования кроме начального не имела. Поэтому малевала, как Бог на душу положит. А Он положил - не поскупился. Бабуся Мозес создала более тысячи полотен. Прославилась и разбогатела. Прожила сто один год. Сейчас считается классиком «наивного искусства». Ее работы висят в почтенных музеях, даже в Белом Доме.

Недавно мне подарили книгу Владимира Яковлева «Возраст счастья» - так она вся состоит из подобных реальных историй: про наших с вами современников, настоящая жизнь которых началась только в старости. Там я прочитал про русскую бабушку, вдруг обнаружившую в себе способности к айкидо, про американского дедушку, в 78 лет ставшего фокусником, и еще много всякого позитива.

Давайте же никогда, ни в каком возрасте и физическом состоянии, не хоронить себя раньше смерти, не говорить, что всё позади и что остается лишь кое-как дожить, доскрипеть. Давайте внимательно смотреть вокруг и внутрь себя. Очень возможно, что самые интересные открытия, как внешние, так и внутренние, жизнь приберегает на десерт.

Личностные качества великих людей, однако, не всегда образец для подражания. А.П. Чехов, по отзывам современников, был бабником и обожал публичные дома. В общем, "сора" было достаточно: "неважный врач, не слишком верный друг, почти ницшеанец и декадент, бросал все свое окружение в качестве прототипов в печку своих рассказов. Многие узнавали себя и обижались".

Гениальность, к сожалению, никак не связана с качествами порядочности человека. Когда А.С. Пушкин писал: "Гений и злодейство - две вещи несовместные", это красивое педагогическое внушение, но не научный факт. С другой стороны, если человек, выдающийся по способностям, будет вызывать у большинства окружающих негативные чувства, люди его способности принизят и к гениям его причислять не будут. Замечено: чаще причисляют к гениям тех выдающихся людей, которые имели создавать сокруг себя круг друзей и почитателей, которые, собственно, и начинали транслировать мнение о гениальности имярек.

Любопытно, Иммануил Кант в принципе был домоседом и не самым общительным человеком, но его известности как философа очень способствовали еженедельные приемы, которые он устраивал для образованной знати своего города. Аналогично, Борис Пастернак регулярно собирал в Переделкино веселые и вкусные застолья для большого круга писательской братии. Не у одного Пастернака было много отличных стихов, но общественное мнение подняло именно его. Дружить - полезно!

От редакции. Этот материал мы получили по почте со следующим сопроводительным письмом: «Уважаемая редакция! На сайте НЦПЗ РАМН висит безграмотная статья Бологова "Психастенический мир Чехова ", которая рядит русского гения в психопаты. Псевдопсихиатрические измышления я раскритиковал, отослал в редакцию НЦПЗ РАМН. Никто со мной не спорит, ибо есть общеизвестные психиатрические истины, критерии, которые автор статьи нарушил, но психиатрическую клевету на Чехова не убирают. Считаю, что это и есть один из способов очернения Русского мира и его гениев. Отсылаю свою статью. Написана языком понятным и не профессионалам».

Трудно сказать, кто в Чехове был выше: человек или художник. Его светлая личность представляла совершеннейшее гармоническое целое, в котором человека нельзя отделить от художника, а художника от человека.

Плотов М.Е. Большое сердце

На сайте Научного центра психического здоровья Российской Академии медицинских наук (НЦПЗ РАМН) в разделе «Болезнь и творчество» среди работ Сикорского, Ломброзо, Ясперса, Фрейда, как равная, размещена статья П. Бологова «Психастенический мир Чехова» (http://www.psychiatry.ru/stat/152). Читаю, и на втором абзаце - не верю своим глазам!

Автор пишет, что в начале 1890-х годов Чехов «познакомился и сблизился с выдающимся русским психиатром В.И. Яковенко» и что «собратья-врачи шокировали гуманитарную общественность тем, что самому Чехову-человеку поставили диагноз... психастенический психопат». Кто эти «собратья-врачи» автор не сообщает, но, поставив два предложения рядом, создаёт у читателя впечатление, что Яковенко «поучаствовал».

Этот кульбит привлёк моё внимание, и я прочёл письма Чехова к Яковенко. Мелихово расположено в 18 км от села Покровское-Мещерское, где находилось земское психиатрическое заведение, директором которого был Яковенко. Чехов написал Яковенко 7 деловых писем с просьбами о госпитализации больных, о трудоустройстве студента-медика, избравшего психиатрию, и просил у Яковенко совета по амбулаторному лечению его бывшего пациента. И всё!

Считая Чехова наиболее гармоничной личностью среди великих русских писателей, я начал искать критерии, на основании которых анонимные братья-каины выставили диагноз брату Авелю. Увы, ни о каких критериях П. Бологов не упоминает! Ни о тех, что были в конце 19 начале 20 веков, ни о критериях Ганнушкина-Кербикова, ни о диагностических указаниях МКБ-10! Он пишет, что Чехов сам «чётко определил своё психическое состояние, как «переходное», что в современном клиническом понимании соответствует «пограничному расстройству личности». Где Чехов об этом писал, и какими критериями руководствовался, занимаясь самооценкой, неизвестно. Если Бологов считает, что у Чехова имелось «пограничное расстройство личности» в современном психоаналитическом понимании, то ему следовало бы указать, какими примитивными защитами Чехов пользовался, в чём проявлялась диффузная идентичность его личности, какие трудности с тестированием реальности он испытывал (1). Но Бологов даже терминов таких не упоминает! Разговор же об особенностях личностной организации Чехова без ссылок на структурные критерии - лишён психоаналитического содержания!

Общепризнанные требования к постановке диагноза «расстройство личности или психопатия» проигнорированы, но у собратьев-врачей, оказывается, «есть мнение»! Вред, который авторитету психиатрии и науке наносят псевдонаучными мнениями анонимные «собратья-врачи» - огромен. Одно дело - превратить посмертные судебно-психиатрические экспертизы (СПЭ) из инструмента поиска истины в инструмент сословного заработка и продавать населению «мнения экспертов», на пушечный выстрел не подпуская к ним критику коллег. Другое дело - под крышей РАМН повесить статью о Чехове-психопате! В первом случае - посмертной психиатрической клеветой возмущаются единицы, во втором - миллионы. В первом случае судебные психиатры, объявляя общих психиатров не компетентными, показывают им языки из-за спин судей, во втором - за спины судей не спрячешься, ибо «посмертную СПЭ Чехова» оценивают коллеги, которые помнят о презумпции психического здоровья, знают общепризнанные критерии диагностики психопатии и судят о компетентности не по формальным признакам, как судьи.

Поищем у «психастенического психопата» Чехова «крайнюю нерешительность, боязливость, постоянную наклонность к сомнениям», трудность выбора и «неумение обходиться без посторонней помощи». «Вечные сомнения и контроль самого себя делают работу психастеника медленной и мучительной», - пишет Ганнушкин и добавляет, - «Психастеник всегда не энергичен, не активен, бездеятелен, это - не человек дела, а мечтатель и фантазёр» (2). Личко считает, что требования к чувству ответственности (первые классы школы, экзамены) представляют один их самых чувствительных ударов для психастенического характера. Он же пишет, что психастеники склонны к развитию невроза навязчивых состояний и, ссылаясь на (Janet, 1903), утверждает, что «наибольшего расцвета психастения достигает в возрасте 20-40 лет» (3).

Попробуем найти у Чехова указанные классиками психиатрии черты психастении. Наложила ли она на его личность «свой властный отпечаток»? Оставались ли эти черты стабильны в течение его жизни? И - самое главное! - были ли они выражены до степени, нарушающей адаптацию? Тотальность, стабильность и дезадаптация являются «составом психопатии», триадой Ганнушкина. Без любого названного критерия «состав психопатии» распадается.

Я не отрицаю наличие у Чехова психастенических черт в той мере, в которой они присущи психически здоровой личности, но меня возмущает пустая посмертная болтовня о психопатии (а, значит, и о дезадаптации!) одного из самых успешных, всемирно известных русских писателей!

Я не ставлю точку только потому, чтобы показать всю абсурдность, профессиональную безграмотность возведённой на Чехова психиатрической клеветы. Кому и зачем нужно вырядить в психопаты русского гения, о котором современники говорили: «Нормальный человек и нормальный прекрасный писатель»? Далее Бунин приводит слова Зинаиды Гиппиус: «слово «нормальный» - точно для Чехова придумано. У него и наружность «нормальная» (...) Нормальный провинциальный доктор (...) Имел тонкую наблюдательность в своём пределе - и грубоватые манеры, что тоже было нормально. Даже болезнь его была какая-то «нормальная»... и никто себе не представит, чтобы Чехов, как Достоевский или князь Мышкин, повалился перед невестой в припадке «священной» эпилепсии, опрокинув дорогую вазу». И далее Гиппиус: «Чехов, уже по самой цельности своей, - человек замечательный. Он, конечно, близок и нужен душам, тяготеющим к «норме», и к статике, но бессловесным» (4).

Для Гиппиус слово «нормальный» было синонимом «бездарный», а Чехов - бесспорным талантом и столь же бесспорной для современников нормальностью - разрушал её стихийное ломброзианство. Она рада была бы найти в Чехове что-то «болезненное», но, увы.

Сведениями о поведении Антоши в первых классах я не располагаю, зато имею обширные, документально подтверждённые данные о поведении Антона в подростковом возрасте.

Александр Чехов в 1875 г. обиделся на отца за то, что он читал его письма другим родственникам, и решил прекратить с ним переписку, но потом передумал: «тёплое и задушевное письмо Антона заставило меня изменить своему слову и решению и написать вам (...) спасибо большое Антону. Его письма услаждают нас» (5).

Курт Шнайдер называл психопатами людей, «которые сами страдают от своей ненормальности или от ненормальности которых страдает общество» (6).

С пятнадцатилетнего подростка, который одним письмом помирил двадцатилетнего брата с пятидесятилетним отцом, Шнайдер подозрение в психопатии мигом бы снял: авторитет, которым пользуется в семье пятнадцатилетний юноша, исключает несостоятельность его психики!

В шестнадцать лет Чехов вместе с пятнадцатилетним братом Иваном остался в Таганроге, а родители с младшими братьями переехали в Москву. Посмотрим, как юный Чехов, оставшись старшим, справился с «требованиями к чувству ответственности». Эти моменты, по мнению Личко, декомпенсируют психастеников.

В начале мая 1876 г. отец пишет сыну: «Спасибо тебе, Антоша, за... то, что ты хозяйничаешь в доме и ходишь за долгами... и за то, что продал пол-гнезда. Для меня приятно, что ты ещё третий урок нашёл» (5).

В следующем месяце: «Рассуждения твои весьма меня утешают. Если бы такие соображения, в отношении нашего настоящего положения, были и во всех твоих братьях...» (5).

А вот что родители пишут несовершеннолетним сыновьям в августе 1876 г.: «Вы пишете, что у вас денег нет, а мы писали, чтобы выслать нам денег в Москву, пока определюся к месту (...) постарайся что-нибудь продать и нам денег вышли» (5).

В ноябре 1876 г. мать пишет сыну: «Мы от тебя получили 2 письма наполнены шутками, а у нас в то время только было 4 коп. и на хлеб и на светло. Ждали мы от тебя, не пришлёшь ли денег (...) ты ещё не написал, скоро ли пришлёшь наше имущество, беда да и только... Антоша, ты не ссорься с кухаркой, они все одинаковы, ты её уважай и она будет добра» (5).

Михаил Чехов (младший брат Антона) вспоминал: «Он распродавал те немногие вещи, которые оставались ещё в Таганроге после отъезда матери, - разные банки и кастрюльки, - и высылал за них кое-какие крохи, и вёл по этому поводу с матерью переписку. Не признававшая никаких знаков препинания, мать писала ему письма, начинавшиеся так: «Антоша в кладовой на полке...» и т. д., и он вышучивал её, что по розыскам никакого Антоши в кладовой на полке не оказалось» (5).

Закончу рассказ о Чехове-подростке январским 1877 г. письмом родителей: «Деньги двенадцать рублей серебром мы от тебя получили, очень мало (...) Мамаша ждала от тебя 20 рублей. Как услыхала, что прислано 12 рублей, залилась горькими слезами» (5).

Представляю взгляд, каким бы посмотрел Личко на студента, который заикнулся бы о психопатии у человека, с 16 лет содержащего родителей! И долги он с должников собирал, и «гнездо» распродавал, и уроки давал, и на несправедливые упрёки родителей - шутил!

Чехов до самой смерти содержал семью, оплачивал долги братьев и работал, работал, работал, несмотря на туберкулёз лёгких и кишечника, от которого умер в сорок четыре года, написав 30 томов сочинений и писем. Бунин пишет: «...были затронуты любимые темы Чехова - о том, что надо работать «не покладая рук» и быть в работе до аскетизма правдивым и простым...» (4).

Даже Винни-Пух сказал бы: «Это какой-то неправильный психопат!»

Но допустим, что «психастения» у Чехова в подростковом возрасте не «расцвела». Посмотрим на него в возрасте 23 лет.

Студенты 5 курса медицинского факультета Московского университета сдавали в 1883 году повторно все экзамены и зачёты, которые уже сдали ранее на 1-5 курсах. Всё заново! Количество доходило до 75. Чехов последний экзамен сдал 20 декабря (5)!

Кроме того, Чехов в 1883 году опубликовал (из дошедших до нас) 107 рассказов и юморесок. Это 301 страница 2 тома его ПСС! Среди них «Смерть чиновника», «Дочь Альбиона», «Шведская спичка», «Толстый и тонкий» и т. д. Я не о качестве - хотя многое из написанного в 1883 г. переведено на иностранные языки при жизни Чехова и по сей день считается мировыми шедеврами - я о количестве!

Итого: в 1883 году Чехов сдал 75 экзаменов и зачётов, написал 107 рассказов и юморесок (по 8-10 в месяц), принимал решения, в какую газету или журнал их отослать (в 7-ми изданиях работал!), бегал по редакциям и к поездам, отсылая рассказы, ездил на почту, получая гонорары, давал советы братьям, был в семье добытчиком, третейским судьёй и миротворцем.

Если это проявление «бездеятельности», «нерешительности», то, что же тогда «деятельность» и «решительность»?

Трудоспособность или стеничность, целеустремлённость Чехова, уже больного туберкулёзом, удивляет. Бунина поражало, «как он моложе тридцати лет мог написать «Скучную историю», «Княгиню», «На пути», «Холодную кровь», «Тину», «Хористку», «Тиф»... Кроме художественного таланта, изумляет во всех этих рассказах знание жизни, глубокое проникновение в человеческую душу в такие молодые годы» (4). Психиатр же должен видеть за разнообразием нарисованных жизненных картин разнообразие сценариев поведения, доступных пониманию Чехова, имеющихся в его потенциале. Как это отличается от сценарной узости, зашоренности, негибкости психопата, всю жизнь наступающего на одни и те же грабли!

Готовясь к поездке на Сахалин, Чехов уехал в Петербург, чтоб изучить литературу о Сахалине и «в один месяц сделал столько, сколько не сделать моим молодым друзьям в целый год» (7). Благодаря его поездке, на Сахалине было открыто несколько детских приютов. Чехов в поездке мёрз, мок и «голодал, как собака. Набивал себе брюхо хлебом, чтобы не мечтать о тюрбо, спарже и проч. Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал» (7). Это из письма к А.С. Суворину от 20 мая 1890 года, а брату Александру он писал 5 июня 1890 г.: «Воевал с разливами рек, с холодом, с невылазной грязью, с голодухой, с желанием спать... Такие ощущения, которые в Москве и за миллион не испытаешь. Тебе бы надо в Сибирь! Попроси прокуроров, чтобы тебя сюда выслали» (7). Не психиатрам поясняю, что голод, холод, бессонница, тяжёлая физическая работа - это астенизирующие факторы, которых психастеники избегают и по поводу которых не шутят. А больной туберкулёзом Чехов мёрзнет, голодает, шутит, наслаждается природой и пишет «я доволен и благодарю бога, что он дал мне силу и возможность пустится в это путешествие» (письмо Н.А.Лейкину от 5 июня 1890 г.) (7).

Возможно, доктор Чехов, никогда не бравший взяток, кажется меркантильно ориентированному психиатру - «психопатом». Такой психиатр с удивлением читает письмо Чехова к А.С. Суворину от 23 декабря 1888 г. о том, как Чехов, живущий с литературных заработков, сел писать сказку, но «явилась баба и потащила меня... к поэту Пальмину, который в пьяном образе упал и расшиб себе лоб до кости. Возился с ним, с пьяным, часа полтора-два, утомился, провонял иодоформом, озлился и вернулся домой утомлённым» (8). А, значит, ничего не написал и не заработал! В этом же письме Чехов пишет о том, что тратится на извозчиков ради больных, которые не дают ему ни гроша! Возврат же двух тысяч рублей (большая сумма), которые, по просьбе Левитана, без векселя прислал Чехову (подарил) миллионер С.Т. Морозов, в наш век кажется верхом безумия (9). Поездку же Чехова на Сахалин (а не в Париж!) за свой счёт и бесплатную работу там и тогда не все понимали.

Чехов в письме к А.С. Суворину от 9 марта 1890 г. так объяснил причину: «К тому же, полагаю, поездка - это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя дрессировать. Пусть поездка моя пустяк, упрямство, блажь, но подумайте и скажите, что я потеряю, если поеду? Время? Деньги? Буду испытывать лишения? Время моё ничего не стоит, денег у меня всё равно никогда не бывает, что же касается лишений, то на лошадях я буду ехать 25-30 дней, не больше, всё же остальное время просижу на палубе парохода или в комнате и буду непрерывно бомбардировать Вас письмами. Пусть поездка не даст мне ровно ничего, но неужели всё-таки за всю поездку не случится таких 2-3 дней, о которых я всю жизнь буду вспоминать с восторгом или с горечью? И т. д. и т. д. Так-то, государь мой. Всё это неубедительно, но ведь и Вы пишете столь же неубедительно» (7).

Подчёркиваю: ни общество, ни сам Чехов от «ненормальности» его не страдали. Как все гении, Чехов отдавал окружающим больше, чем получал, «но никто и никогда не слыхал от него сетований на судьбу...» (4).

От писем Чехова перейдём к воспоминаниям современников о нём. Ни один из них не описывает Чехова аномальной личностью (10)!

Учитель Плотов М.Е., сосед Чехова по Мелихову, считает его светлой, гармоничной личностью и обосновывает своё мнение примерами (10).

Профессор Г.И. Россолимо, однокурсник и друг Чехова, один из организаторов Общества невропатологов и психиатров, основатель и редактор журнала «Неврология и психиатрия», знавший Чехова лет двадцать, пишет: «К товарищам у него наблюдалось отношение в высокой степени симпатичное, крайняя благожелательность к курсовым товарищам: раз сойдясь и подружившись, он сближался всё более и более и был в чувствах своих неизменно прочен и отвечали ему друзья тем же....товарищеское чувство у него распространялось далеко за пределы кружка земляков и друзей». Своё мнение о Чехове Россолимо подтверждает рассказом о том, как через шестнадцать лет после окончания курса заболел душевным заболеванием однокурсник Чехова, с которым он не был даже знаком. Узнав стороной, что семья однокурсника осталась без средств, Чехов отослал им деньги. «Стоит ли говорить, что я в течение многих лет при всех встречах его с гимназическими товарищами только и видел с их стороны самое трогательное к нему внимание и любовь», - пишет Григорий Иванович (10).

Замечу, что Россолимо 21 июля 1910 года выставил Софье Андреевне Толстой диагноз: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение» (11). То есть, личностные особенности пациентов, даже сиятельных, Россолимо оценивал. Поэтому его воспоминания о Чехове можно читать и как диагностический вывод.

Бунин сблизился с Чеховым и его семьёй в 1899 году. Жил в ялтинском доме с матерью и сестрой Чехова даже в отсутствии хозяина. Мать Чехова много рассказывала об Антоше Бунину. Он пишет: «Чтобы эта сложная и глубокая душа стала ясна, нужно, чтобы какой-нибудь очень большой и очень разносторонний человек написал книгу жизни и творчества этого «несравненного», по выражению Толстого, художника. Я же всей душой свидетельствую пока одно: это был человек редкого душевного благородства, воспитанности и изящества в самом лучшем значении этих слов, мягкости и деликатности при необыкновенной искренности и простоте, чуткости и нежности при редкой правдивости.

Быть правдивым и естественным, оставаясь в то же время пленительным, - это значит быть необыкновенной по красоте, цельности и силе натурой. И так часто говорил я здесь о спокойствии Чехова именно потому, что его спокойствие кажется мне свидетельствующим о редкой силе его натуры» (4).

Увы, когда не большой и не разносторонний человек, ушибленный психиатрическими знаниями, пишет статью о Чехове, то образ слепца, держащего слона за хвост, возникает невольно.

Бунин, почти пятьдесят лет вспоминавший Чехова, привёл множество деталей о нём, но так и не закончил свои воспоминания. Горький «в противовес пошлости надмогильных языкоблудов» старался «показать Чехова без фольги - чистого, ясного, милого, умного» (4).

Григорович сказал о малодаровитом писателе, которого сравнивали с Чеховым:

Да он недостоин поцеловать след той блохи, которая укусит Чехова (10).

О Бологове и НЦПЗ РАМН, которые разместили статью о Чехове с диагностическими выводами, которые не отвечают требованиям к студенческой истории болезни, он бы сказал грубее и сильнее. Научные и нравственные основания для этого есть.

Непонимание личности Чехова и непонимание реалий конца 19 века в статье Бологова - вопиющее. Под стать нелепой диагностике! Описанную им «жизнь Чехова в нескольких словах», я бы назвал: «Жизнь Чехова глазами депрессивного больного». Случайно или умышленно так вышло, но статья Бологова - яркий пример «селективного внимания к негативной информации и отсев позитивной» (12).

Если сравнить нижеприведённый абзац с реальной жизнью Чехова, то когнитивные искажения по Беку - драматизация, дискредитация позитивных моментов, эмоциональная аргументация, навешивание ярлыков, ментальный фильтр, туннельное зрение (12) - заметит даже не психиатр.

Бологов пишет о жизни Чехова: «глушь южной России, город Таганрог, отец - владелец лавочки, убеждённый в нескольких несложных вещах: надо бояться Бога, семью содержать в строгости, детей пороть; братья (двое впоследствии станут хроническими алкоголиками), сестра, мать, убожество провинциального мещанства, среднее учебное заведение, уроки в старших классах, отъезд в Москву, университет, бедность, короткие юмористические рассказы в плохих журналах, докторских диплом, потом литературная известность и материальная обеспеченность, короткий расцвет, поездка на Сахалин, затем начало болезни, Мелихово, Ялта, медленное умирание, женитьба на О.Л. Книппер за четыре года до кончины, Германия, Баденвейлер, «Ich Sterbe», смерть».

В реальности жизнь Чехова была ярче, успешнее, завиднее многих! Почти 20 лет (пол сознательной жизни) славы. Уже в двадцать три года Лесков его «помазал, как Самуил Давида» (4), а в двадцать шесть - Григорович, однокашник и приятель Достоевского, написал: «...у Вас настоящий талант, - талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения» (9). Дальше: Пушкинская премия, избрание в почётные академики, уважение и любовь мастеров русской и мировой культуры. Ставя Чайковского на второе место после Толстого, Чехов получает от него в двадцать девять лет фотографию с надписью: «А.П. Чехову от пламенного почитателя» (13). В ответ пишет: «Посылаю Вам и фотографию, и книги, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне» (13). Любя и уважая Толстого, ставя его на недосягаемую высоту, он получает 30 марта 1899 г. от дочери Толстого, графини Татьяны Львовны письмо со словами: «Ваша «Душечка» - прелесть! Отец её читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи». Ни от моих, ни от ваших, дорогой читатель, «плодов ума» гений мировой литературы, Лев Николаевич Толстой, не умнел. Мало кто, из современников Чехова, мог похвастаться таким письмом. Толстовское - «Чехов - это Пушкин в прозе» - знают даже школьники.

«Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..» - воскликнет, глядя на славу Чехова, иной графоман и плагиатор.

«Глушь южной России - какая-то неправильная глушь!» - скажет наивный и бескорыстный Винни-Пух.

Таганрогский мещанин Антон Чехов решал, в какой университет ему поступать - Цюрихский или Московский. Брат Александр советовал в Московский потому, что лекции там читают на русском языке, а не на немецком (5). В 1879 году Таганрогская городская дума: «... учредила 10 стипендий для воспитания молодых людей в высших учебных заведениях. По постановлению особой комиссии на одну из этих стипендий избран стипендиатом студент Московского университета Антон Чехов. Препровождая при этом сто рублей, следующие за треть с 1 августа по 1 декабря, Городская управа имеет честь покорнейше просить Вас, милостивый государь, выдать их студенту Антону Чехову» (5). Это письмо в ректорат. Кухарка в то время получала 5 рублей в месяц, а студент Чехов - 25, как городовой.

Семью Чехова Бологов представил, как сборище провинциальных дегенератов: примитивность, «порка», «алкоголизм», «убожество».

У Чехова было четыре брата и сестра. Александр, Михаил и Мария получили в Москве высшее образование. Николай не окончил Училище живописи, ваяния и зодчества, но работал художником, Иван - учителем. Михаил Чехов, сын брата Александра («хронического алкоголика»), стал «русским и американским драматическим актёром, талантливым режиссёром и педагогом» (Википедия).

Фраза Бологова - «короткие юмористические рассказы в плохих журналах» - опять искажает реальность! Да, Чехов писал короткие рассказы, но в столичных журналах! Назвать плохими «Осколки» и «Будильник» можно, но из этих «плохих русских журналов» рассказы Чехова мгновенно выуживались, переводились и перепечатывались в «хороших европейских»! Да, Чехову советовали засесть за повесть или роман, но он вывел короткий рассказ, «сто строчный пустячок» на уровень мировых шедевров!

Статья Бологова - кривое зеркало, в котором отразились фрагменты жизни Чехова. Например, ложь о «частых чеховских упоминаниях в письмах о своём здоровье, а точнее, нездоровье», которые, по мнению Бологова, «оказываются свидетельствами типичных для психастении ипохондрических и соматовегетативных расстройств, появившихся у Чехова задолго до чахотки».

Бунин, знавший Чехова, спрашивает: «Кто, например, слышал от него жалобы?» Ипохондрики постоянно жалуются и обследуются. Россолимо написал об отношении Чехова к своей болезни: «...относился к ней крайне легкомысленно, чтобы не сказать больше, и различные проявления её старался объяснить по-своему» (10). Внутренняя картина болезни у Чехова была гармоническая с элементами отрицания болезни и бегства в работу. Это он подтвердил поездкой на Сахалин, а не по клиникам Европы! Вторя словам Россолимо, Бунин даёт «психический статус» Чехова (как и требует психиатрия!) описательно: «Больные любят своё привилегированное положение: часто самые сильные из них почти с наслаждением терзают окружающих злыми, горькими, непрестанными разговорами о своей болезни; но поистине было изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов! Даже в дни его самых тяжёлых страданий часто никто не подозревал о них.

Тебе нездоровится, Антоша? - спросит его мать или сестра, видя, что он сидит в кресле с закрытыми глазами.

Мне? - спокойно ответит он, открывая глаза, такие ясные и кроткие без пенсне. - Нет, ничего. Голова болит немного» (4).

Ещё Бунин: «...много, много в пишущих чувствительности жалкой, мелкой, неврастенической. Но как всё это далеко от такого большого и сильного человека, как Чехов!» (4).

Литература:

1. Кернберг О.Ф. Тяжёлые личностные расстройства: Стратегии психотерапии/Пер. с англ. М.И. Завалова.-М.: Независимая фирма «Класс», 2005.-464 с.

2. Ганнушкин П.Б. Избранные труды. Под редакцией проф. О.В. Кербикова. Ростов н/Д: «Феникс», 1998.-416 с.

3. Личко А.Е. Психопатии и акцентуации характера у подростков. Л., «Медицина», 1977, 208 с.

4. Бунин И.А. Собрание сочинений в 9 томах. М., «Художественная литература», 1967, т. 9. - 624 с.

5. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Письма в 12 томах. М., «Наука», 1974, т. 1.-584 с.

6. Шнайдер К. Клиническая психопатология.-К: Сфера, 1999.-236 с.

7. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Письма в 12 томах. М., «Наука», 1974, т. 4.-656 с.

8. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Письма в 12 томах. М., «Наука», 1974, т. 3.-556 с.

9. Переписка А.П. Чехова. В 2-х т. Т. 1. / Вступ. Статья М. Громова; Коммент. М. Громова и др.-М.: Худож. лит., 1984.-447 с.

10. А.П. Чехов в воспоминаниях современников / Вступ. статья А. Туркова; Сост., подгот. текста и коммент. Н. Гитович. - М.: Худож. лит. 1986.-735 с.

11. Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М.: Гос. издательство художественной литературы, 1957, -536 с.

12. Когнитивная гипнотерапия / Е. Томас Дауд. - СПб.: Питер, 2003.-224 с.

13. Переписка А.П. Чехова. В 2-х т. Т. 2. / Вступ. Статья М. Громова; Коммент. М. Громова и др.-М.: Худож. лит., 1984.-447 с.

Дмитрий Быков : Здравствуйте, дорогие друзья! Мы поговорим сегодня о главной, вероятно, литературной удаче 1904 года - о чеховском «Вишневом саде», который в 1903-м был написан, в 1904-м был главным хитом театральной Москвы в постановке МХТ. Рискну сказать, что в недолгой и, в общем, трагической жизни Чехова это был первый абсолютный театральный успех. После довольно сдержанного приема «Иванова», который понравился немногим, после полного провала первой постановки «Чайки» и странного, довольно двусмысленного успеха второй ее редакции, когда после спектакля МХТ все понимали, что произошло театральное событие, но еще не понимали, какое, «Вишневый сад» четко обозначил рождение нового театра. Нового по трем параметрам.

Во-первых, это театр символистский, потому что, конечно, пьесы Чехова, и особенно «Вишневый сад», обладают огромной мерой условности. Бунин, например, наезжал откровенно на пьесу, говоря: «Где видел Чехов в России, в русских усадьбах огромные вишневые сады? Яблочные были, вишневых не помню». Тут совершенно не важно, бывают вишневые сады или нет. Вишня для Чехова необычайно важна именно благодаря своей эфемерности, легкому, летучему цвету, непрагматизму, потому что с яблоневого сада еще можно снять какое-то состояние, а с вишневого уже никак. Вишня - даже и не дерево, строго говоря, она такой древоподобный кустарник, в этом смысле положение ее промежуточное. Поэтому когда топором стучат по этим вишням, они как-то выглядят особенно уязвимо, особенно жалко. Яблоню ты поди сруби, а вишня - это что-то гораздо более хрупкое. Но символ, конечно, не только в этом. Все персонажи этой драмы, этой трагедии, которую сам автор назвал комедией (и мы сейчас объясним, почему) - это, безусловно, некие штампы, архетипы русской литературы. Чехов писал «Вишневый сад» как эпилог к собственной жизни и как эпилог к русской литературе, которая ведь, по большому счету, на «Вишневом саде» заканчивается. Русская классическая литература, ее золотой век. Начинается век Серебряный, который, конечно, действительно «труба пониже и дым пожиже».

Чеховская литература - эпилог помещичьей эпохе, финал и разрешение всех главных конфликтов, реквием и пародия. Вот что особенно важно. Вторая принципиальная новизна этого, как выражался Ибсен о себе, «драматического эпилога» - это абсолютно новый, не бывавший еще в русской литературе интонационный синтез. Да, «Вишневый сад» - трагедия, кончается жизнь, но при всём при этом «Вишневый сад» - это пародия страшная, горькая, ядовитая комедия, отчаянное издевательство над всеми этими людьми. И самое главное, что в этой пародийной трагедии, высокой пародии, если угодно, в финале ее есть и некий свет. И вот это третье, что делает ее таким принципиальным новаторством. Да, конечно, «Вишневый сад» отпевает и русскую усадьбу, и русскую жизнь, и русского помещика, но вместе с тем он впервые в русской литературе хоронит Лопахина. Только что народился новый человек, народился купец, представитель русского капитализма, на которого все молятся. Но однако, если вы смотрели замечательный фильм Сергея Овчарова, который так и называется «Сад», там все заканчивается кадром отъезжающей Раневской, провожающего Лопахина и крупным титром «Шла, однако, осень 1904 года» или просто «Шел, однако, 1904 год». Почему нам это важно? Потому что Лопахину осталось очень недолго, а вот Раневская, пожалуй, бессмертна, потому что вовремя уехала. А вот Симеонов-Пищик - помните, Симеонов-Пищик, несчастный помещик, сосед, который вечно должен и вечно спасается каким-то чудом, потому что у него в конце на участке, помните, нашли какую-то белую глину и англичане стали ее рыть. Вот здесь очень важная и в каком-то смысле спасительная чеховская мысль. Прагматик обречен. Обречен тот, кто надеется трудом, строительством железных дорог, вырубанием вишневого сада продлить свое существование. Спасение приходит ниоткуда. Толстый, смешной, с идиотской фамилией, добрый Симеонов-Пищик, этот толстый ангел русского помещичьего землевладения всегда спасется, потому что то у него найдется какая-нибудь белая глина, то вишня у него начнет образовывать, домыслим от себя, какой-нибудь нефтяной перегной. Но всегда как-то Симеонов-Пищик спасется, а вот на Лопахине лежит явственная печать обреченности. И когда Петя ему говорит: «И еще одно, голубчик, не размахивай руками! Ведь у тебя тонкие, аристократические руки, зачем же ты все время размахиваешь руками?» Это абсолютно точная формула. Мы не любим Лопахина именно за то, что он самодоволен. Он размахивает руками. Он все время говорит о том, какие у него будут наполеоновские планы, как он проведет железную дорогу, как он начнет торговать участками, сколько он выручит - и мы понимаем, что у него ничего не выйдет, потому что не этими вещами покупается в России бессмертие. Бессмертны в России неопытные, непрагматичные, в общем, беспомощные люди. Бессмертен Петя Трофимов, вечный студент, смешной Петя, у которого такие жалкие калоши, который падает с лестницы, но ему достается любовь Ани. Аня любит его, они говорят: «Прощай, старая жизнь! Здравствуй, новая жизнь!». И вообще когда мы смотрим на Петю Трофимова, мы как-то понимаем, что будущее-то все-таки за ним, потому что Петя добрый. Больше того, когда Раневская ему говорит: «Петечка, как это смешно в ваши годы не иметь любовницы», мы понимаем, что Раневская, в сущности, пошлая стареющая баба, говорит она ему грубую, бестактную вещь, которой потом сама стыдится. Петя с его чистотой - это тот, кто в конце концов получит все бонусы. И Аня - нелепая, неумелая, даже, пожалуй, неумная Аня, которая говорит «мы будем работать, а вечерами мы будем читать». За ней прелесть, свежесть, очарование жизни, а за это Чехов прощает все, и поэтому у Ани все будет прекрасно.

Для Чехова, строго говоря, есть всего две категории людей, которых он не приемлет абсолютно. Первая категория - прагматики, он прекрасно понимает, что у прагматиков никогда ничего не получается. Вторая категория… Я рискну, конечно, сказать, что он сильно не любит Гаева. Гаев произносит там одну из самых трогательных реплик. Помните, он говорит: «Когда-то я сидел у этого окна и смотрел, как мой отец идет в церковь». Это слезная реплика, после которой невозможно не разрыдаться. Но Гаев Чехову тоже неприятен. Почему? Потому что Гаев утратил жизнь, утратил всё. Всё проиграл на бильярде. Когда он говорит «Дорогой, многоуважаемый шкаф!», это уже гаерство (Гаев - неслучайная фамилия). Это ерничество на пустом месте. Гаев Чехову неприятен именно потому, что это, в общем, абсолютно пустой прощелыга, который прощелкал собственную жизнь, и все его реплики типа «Дуплетом желтого в середину!» как раз и говорят о том, что ничего, кроме бильярда, давно уже в этой голове не осталось.

Любит Чехов, как ни странно, беспомощных романтиков. Он любит Аню, Петю, а больше всего любит Шарлотту, потому что Шарлотта задает этой пьесе ее удивительный стиль и тон. Шарлотта - приживалка при Раневской, такая клоунесса, это такой автопортрет. Я, в общем, не согласен с Александром Минкиным, который довольно глубокую статью написал о «Вишневом саде». Он увидел в Лопахине чеховский автопортрет. Я с этим не могу никак согласиться именно потому, что Лопахин размахивает руками. Лопахин самодоволен: «Музыка, играй отчетливо! Идет новый владелец вишневого сада!». Сказал бы так Чехов? Никогда в жизни, боже упаси. Даже если учесть, что Лопахин это говорит (там авторская ремарка) с иронией, все равно это противно, это плохая реплика.

Для Чехова настоящий автопортрет - Шарлотта, которая все это рассказывает. Помните, когда она берет одеяло: «О, мой мальчик, мой мальчик! Ты раскричался. Мне тебя очень…», - бросает куль в стену - «жалко». Вот это весь Чехов. Не плачь, мне тебя очень жалко, мне тебя очень - бум! - жалко. Вот то, что она его бросает и над ним плачет - в этом, собственно, и есть автопортрет чеховской манеры.

«Вишневый сад» - пародийное прощание. Мечта всех старых актеров - сыграть Фирса. Я помню, как старенький Игорь Ильинский играл это в Малом театре, какая это была пронзительная роль, в спектакле, который он сам поставил с выпускниками своего курса. Он, пожалуй, точнее всех это играл, великий Ильинский. Когда он сидел и с интонацией такой беззлобной беспомощности говорил: «Эх ты… недотепа!». Но надо же помнить и то, что он действительно недотепа. Более того, надо помнить, что Фирс, в общем, дурак, больше того - дурак и трус. Помните, он говорит: «Перед несчастьем тоже было: сова кричала». «Перед каким?». «Перед волей». Боится воли человек. И то, что Фирс помирает в этом заколоченном доме… «Человека забыли, я тут посижу». Человека забыли - это, конечно, воспринимается и как трагедия, и, чего уж говорить, как возмездие. Ну не жильцы они все, да?

Кроме того, это еще одна важная мысль. Им всем не до человека. Пусть Фирс плох, пусть он глуп, но все-таки он человек. А человека забыли! Это очень важно. Человека забыли, именно поэтому русский XX век пройдет под знаком такой бесчеловечности. И добрый Петя, и романтическая Аня тоже не вспомнили про Фирса. Аня только говорит, что Фирс болен, надо бы ему помочь. Но это единственное, кроме этого воспоминания, она ничего сделать не может. Наверно, XX век - история о том, как человека забыли в заколоченном доме. Здесь Чехов оказался абсолютно прав.

Идут вечные споры о том, кто такой Чехов. Я помню, одна из довольно пошлых статей классика советской литературы - не буду его называть, потому что это был, в общем, хороший и честный писатель, но эта статья была очень пошлая. Она называлась «Гений такта». Я думаю, гораздо ближе к пониманию Чехова подошел Александр Адабашьян, который сказал, что Чехов - самый жестокий писатель в русской литературе. Помните, как в «Новой даче» мать говорит: «Вообще я не люблю родителей, которые хвалят своих детей, но мои дочки совершенно, совершенно особенные!» и подталкивает к герою двух дочерей, похожих на две булки. Это очень точно. Чехов, конечно, великий знаток человеческого сердца, но и великий критик благих порывов, и великий насмешник. Точнее его с такой хирургической точностью никто ничего не препарировал.

Я должен вам сказать, что Чехов - действительно очень тонкая хирургия. Не зря его лучший рассказ из ранних называется «Хирургия». Вот давайте сравним два произведения: «Рассказ о семи повешенных» Андреева и «Вишневый сад» Чехова. Их разделяют три-четыре года. Действительно, Андреев при всем своем таланте и, даже я рискну сказать, гении все-таки пишет помелом. То, что какая-то метла гуляет по забору, как писал о нем Чехов, как афишным клеем это нарисовано - это действительно так. И поэтому «Рассказ о семи повешенных» со всеми его ужасами производит на читателя гораздо меньшее впечатление, чем «Вишневый сад» с его, в общем, копеечной драмой. Никто не умирает, кроме Фирса, которому вообще сто лет. Никто по-настоящему не страдает, не разоряется, все остались при своих, но вот этот пустой дом, лопнувшая струна и то, как стучат топором по дереву за окном, производят на нас гораздо большее, гораздо более страшное, надрывное впечатление, чем все ужасы дословно описанной казни у Андреева, потому что Чехов не боится касаться своим скальпелем обнаженного мира, он не боится касаться самых больных, самых тонких мучительных вещей.

В конце концов, почему так хорошо понятна советскому человеку драма «Вишневого сада»? Мы все жили на дачах. Это была наша модель усадьбы. И вот старая дача, которую заколачивают перед осенью, продают или на которую молодые уже не приезжают, потому что они ездят отдыхать в Стамбул. Вот эта старая дача, полная детских воспоминаний, это и есть наша модель, наша метафора «Вишневого сада». Мы поэтому с такой тоской мучительной всегда эту пьесу перечитываем. Это наша жизнь, это наше расставание с нашей глупой, всегда бездарной, всегда бессмысленной (это всегда понимаешь к концу), но все-таки нашей единственной жизнью. В том-то и дело, что «Вишневый сад» - это прощание не с землевладением помещичьим, не с помещичьей эпохой, даже не с русской литературой. Это прощание человека с жизнью при полном понимании, что жизнь была, в общем, дурацкая. Другой не бывает, невозможно прожить не дурацкую жизнь, но ужасно жалко все-таки. Ужасно жалко детства, когда смотрел на отца, ужасно жалко шкафа дурацкого, некрасивого шкафа, который стоит в углу. Жалко того единственного, что было тобой и больше никогда не будет. Вот это Чехов поймал. Это предсмертная вещь. Конечно, это то же самое, что было для Ибсена «Когда мы, мертвые, проснемся». Это ощущение последней пьесы, последнего прощания с читателем, эпохой, с жизнью - со всем.

И вот я сказал бы, что «Вишневый сад» по настроению близок к «Архиерею», великому прощальному, абсолютно новаторскому чеховскому рассказу, в котором нет сюжета, а есть несколько лейтмотивов. Есть чувство умирающего архиерея, очень религиозное и глубокое чувство, когда он думает: «Господи, так страшно, так грустно и все-таки так хорошо». Вот это ощущение «страшно, грустно и хорошо» разлито над всем «Вишневым садом».

А теперь пара слов о том, почему эта глубоко трагическая пьеса называется комедией. Конечно, Чехов ставит этот подзаголовок не для жанрового определения. Он его ставит, как ставят над музыкальным произведением moderato, например, да? Играть вот так, играть умеренно. Эту пьесу надо играть как комедию, и тогда она будет как трагедия. В общем, музыкальное произведение, конечно, потому что оно на лейтмотивах построено в основном. И музыка реплик, музыка этих повторов там играет огромную роль. И надо, конечно, помнить о том, что «Вишневый сад», сыгранный как драма, как реквием, будет абсолютно не смешон, не страшен и не грустен. Он будет никаков. Там не будет диссонанса. А играть ее надо как смешную, потому что в ней много смешного. Петя с лестницы упал - смешно, и Гаев смешной, и Раневская с ее истерикой тоже смешная, и Аня, которая выходит и говорит: «Здравствуй, новая жизнь», а самой 16 лет и она ничего не умеет - это великолепно. Это надо играть как трагедию про смешных людей, и тогда все сыграет, все взорвется по-настоящему. Надо играть, как рассказывает Шарлотта, клоунесса. Это клоунская драма, конечно, потому что Чехов не склонен был собственную жизнь драматизировать. Он и к собственной смерти относился издевательски. «Подыхать еду», - сказал он Гиляровскому на прощание. Не что-нибудь, не «умирать», а «подыхать еду». И как раз вот это отсутствие уважения к смерти в нем очень примечательно. Горький, который хорошо Чехова понимал, сказал, что последние его слова «Ich sterbe», наверно, следует понимать, как «Ишь, стерва!», обращенное к Книппер-Чеховой. Это цинично сказано, но ничего не поделаешь, это по-чеховски. И вот «Вишневый сад» - это такое «Ich sterbe», в котором слышится «Ишь, стерва!». Интонация горького, насмешливого, трагического, достойного прощания с жизнью. В этом смысле, пожалуй, ничего более великого в русской драматургии не появилось.

Вопрос: «В этом случае Чехов лишен самоиронии?» Нет, ну что вы. Наоборот, как раз то, что он видит себя отчасти в образе умирающего Фирса, дурака Фирса… Это ведь к себе обращено «Эх ты… недотепа!». «Жизнь-то прошла, словно и не жил». Помните вот эту реплику? А если вдуматься, кто из нас может о себе сказать что-то другое? Это такой универсальный эпилог к любой жизни: жизнь-то прошла, словно и не жил. Это, конечно, ирония, и достаточно жесткая, что там говорить. Он не лишен самоиронии уже потому, что все герои этой пьесы, включая Шарлотту - это печальные клоуны, беспомощные клоуны. Это, в общем, клоунада. И в жанре этой клоунады русская интеллигенция живет до сих пор. Очень хорошо сказал когда-то Лев Александрович Аннинский, что вся русская литература после Чехова только и повторяет «Ich sterbe», но никак не может sterbe. Это довольно неслучайно.

«Как коррелируют «Три сестры» с «Вишневым садом»?». Как предварительный этап, знаете, как Ионеско с Беккетом, я бы сказал. Ионеско - это все-таки еще традиционная драматургия, Беккет - уже отказ от всех условностей, полная смерть, абсолютная беспросветность. Как, может быть, «Руанский собор» Моне, который сначала все более реалистичен, а потом все более абстрактен. «Три сестры» - еще вполне себе реалистическая драма, а «Вишневый сад» - это уже символистская пьеса с гораздо большей степенью условностей, обобщения, трагифарса. Понимаете, «Три сестры» - в общем, трагедия. Она имеет подзаголовок «драма», она действительно драма. А «Вишневый сад» - уже синтез. Понимаете, это театр уже разваливается, это театр, в котором играют трагедию, но все время то упадет занавес, кому-то по башке прилетит, то шкаф развалится, а то вообще выйдет на сцену билетер и скажет: «Извините, караул устал». То есть это трагедия в распадающемся театре, такой трагифарс. «Три сестры» - это еще спектакль серьезный, это пьеса по всем канонам. И посмотрите, какой там финал драматический, как прекрасно он простроен, когда марш, и на фоне бодрой военной музыки «Если бы знать, если бы знать!». Вот этот слезный абсолютно, мощный финал, который просто невозможно без дрожи в голосе читать! И «Вишневый сад», в котором уже только топором стучат и струна рвется. Это разрушение театра, это настоящий эпилог к жизни. При этом, конечно, «Три сестры» производят гораздо меньшее впечатление, рискну сказать, потому что «Три сестры» - это еще жизнь, а «Вишневый сад» - немножко автор уже заглянул за ту грань, откуда никто не возвращается.

С уверенностью можно сказать, что Чехов, более чем кто-либо, показал всю гибкость, красоту, изящество и разнообразие русского языка. Однако он никогда не прибегал к выковыванию новых, искусственных слов. Заслуга его в том и заключается, что он, не переставая, учился языку, где только мог. И нельзя утверждать, что эта незримая работа давалась ему очень легко. Юношеские его рассказы далеко не свободны от южнорусских оборотов и речений, между тем как последние произведения изумительны по чистоте языка. Чеховские корректуры свидетельствуют наглядно о громадной, терпеливой обработке стиля. Впрочем, поглядите также и на рукописи Пушкина. У Чехова еще долго будут учиться языку русские писатели.

Язык Толстого напоминает постройку, возводимую великанами: чтобы о ней судить, нужно глядеть на нее издали. Язык Чехова - нежное и тонкое плетение, которое можно рассматривать и в лупу.

Часто Чехов любил говорить: «Знаете что? В России через десять лет будет конституция».

Теперь Чехову было бы пятьдесят лет - возраст мудрости. Если бы его пощадила судьба, он пережил бы с нами и ужасный конец войны, так волновавший его предсмертное сознание, и дни свобод, и дни крови, и теперешние дни - дни усталости, недоверия, предательства и общественного отупения. Бог знает как отразились бы грозные, смешные, жестокие, нелепые и печальные явления последнего поколения в его большой и чуткой душе. Но пророчество его исполнилось самым странным образом.

Широкая публика недоросла до Чехова. Часто слышишь, как в библиотеке спрашивают: «Дайте что-нибудь посмешнее, например, Чехова». Так Чехов у публики и слывет смешным писателем. А между тем в большинстве его юмористических рассказов (за исключением самых ранних) всегда скрыта глубокая и печальная мысль. Разве в конце концов не трагичен образ чиновника, который нечаянно чихнул на лысину чужого генерала и умер от перепуга, или мужика, бессознательно отвинтившего рельсовые гайки на грузила и не понимающего, за что его судят? Или, может быть, это уж такое свойство русского юмора - таить в себе горечь и слезы?

Пути русской литературы всегда были отмечены, точно придорожными маяками, внутренним сиянием отдельных личностей, душевным теплом тех праведников, без которых «несть граду стояния». В этом смысле Чехов непосредственно примыкает К скорбным и кротким обликам Гаршина и Успенского.

В смерти Чехова заключался какой-то глубокий символ настоящего литературного разброда. Точно вот ушел он, и вместе с ним исчезла последняя препона стыда, и люди разнуздались и заголились.

Конечно, здесь нет связи, а скорее совпадение. Однако я знаю многих писателей, которые раньше задумывались над тем, что бы сказал об этом Чехов. Как поглядел бы на это Чехов?

Чехов говорил о театре так: «Лет через сто - или совсем не будет театра, или он примет такие формы, каких мы даже себе не можем представить. В таком же виде, как он есть теперь, он доживает последние дни».

Странно однажды ответил Чехов знакомому, который вышучивал при нем спиритизм:

«Я не порицаю, не утверждаю, но и не смеюсь. Разве мы понимаем, например, настоящую суть телеграфа? Однако посылаем депеши».

В смерти Чехова заключался какой-то глубокий символ теперешнего литературного разброда. Точно вот ушел он, и вместе с ним исчезла последняя препона стыда, и люди разнуздались и заголились.

Может быть, в том, о чем я говорю, нет внутренней логической связи, а есть только совпадение или приказ духа времени, но я знаю многих писателей, которые раньше, прежде чем писать, задумывались над тем, что бы сказал или подумал Чехов о написанном ими.

Широкая публика и до сих пор еще не доросла до Чехова. Часто слышим, как в библиотеках спрашивают:

Дайте что-нибудь посмешнее, например, Чехова. Так Чехов у публики и слывет смешным писателем, а между тем в большинстве его юмористических рассказов (за исключением самых ранних) всегда скрыта глубокая и печальная мысль. Разве в самом деле не трагичен образ человека, который нечаянно в театре чихнул на плешь чужого генерала и потом, тщетно извиняясь перед ним и надоев ему до отвращения, умер от перепуга. А тот мужик, который бессознательно отвинтил рельсовые гайки на грузила и не понимает, за что его судят, и в то же время следователь не понимает мужика. Разве это не грозное пророчество? Или в самом деле свойство русского юмора - таить в себе горечь, слезы и пророчество? Толстой, великий капризник, любил и ценил Чехова больше, чем все его современники, и, конечно, гораздо больше, чем все его профессиональные критики, но ведь, согласитесь с тем, что у обоих - в том, что создали, - яснее всего звучат честность и правда. Оттого-то их обоих и перечитывают по многу раз, учась у них самой легкой вещи - любви к жизни.

У меня осталась в моем гатчинском доме фотография, снятая с Толстого и Чехова. Место снимка «Гаспра» (имение графини Паниной). Толстой, седой, бородатый, в белом халате, пьет утренний кофей. Чехов сидит рядом, положив ногу на ногу. Толстой так увлекся разговором, что совсем забыл о своем утреннем завтраке. Он сжал в правой руке чайную ложку (конец над большим пальцем), как будто он грозит ею. У Чехова милая-милая и только чуть-чуть лукавая улыбка (кстати, я никогда не видел улыбки прелестнее чеховской). И Толстой как будто бы говорит Чехову: «Во-первых, Антон Павлович, надо писать по возможности просто». А потупленный, улыбающийся взгляд Чехова как будто отвечает:

Лев Николаевич, это же труднее всего на свете!

Ведь соседство с Толстым было бы Чехову совсем не неприятно.

Эрик Вейнер

Писатель, журналист, мыслитель и путешественник.

Не так-то просто понять, что мы находимся в компании гения. Иногда и потому, что мы не знаем, что же это слово значит.

Например, в Древнем Риме гением называли дух, покровительствующий человеку или местности. В XVIII веке появилось современное значение этого слова - человек с особенными, практически божественными способностями.

Сегодня мы с лёгкостью назовём кого-то гением маркетинга или политическим гением, не задумываясь, что настоящему гению не требуется таких уточнений. Истинная гениальность выходит за пределы одной области. Поэтому-то мы не должны использовать это слово так расточительно. Давайте вспомним основные заблуждения о гениальности.

Миф №1. Гениальность обусловлена генетикой

Эта идея появилась давно. Ещё в 1869 году британский учёный Фрэнсис Гальтон опубликовал книгу «Наследственность таланта», в которой утверждал, что гениальность напрямую зависит от нашей наследственности. Но гениальность вовсе не передаётся генетически как цвет глаз. У гениальных родителей не рождаются гениальные дети. Наследственность - всего лишь один из факторов.

Другой фактор - трудолюбие. Кроме того, влияет и отношение к своему делу. Это подтверждает исследование, проведённое среди детей, занимающихся музыкой Identity and practice: The motivational benefits of a long-term musical identity. . Оно показало, что успех ученика определяет не количество часов, потраченных на репетиции, а отношение к в долгосрочной перспективе.

Иными словами, чтобы быть гением, нужны определённый образ мышления и упорство.

Миф №2. Гении умнее остальных людей

Это опровергается примерами из истории. Так, у большинства выдающихся исторических фигур был достаточно скромный уровень интеллекта. Например, IQ Уильяма Шокли, нобелевского лауреата по физике, всего 125. Такой же результат и у известного физика Ричарда Фейнмана.

Гениальность, особенно творческая, определяется не столько умственными способностями, сколько широтой видения. Гений - тот, кто приходит к новым неожиданным идеям.

Также гениальность не обязательно требует энциклопедических знаний или отличного образования. Многие гении бросали учёбу или вообще официально не учились, как, например, известный британский учёный Майкл Фарадей.

В 1905 году, когда Альберт Эйнштейн опубликовал четыре статьи, изменившие представление о физике, его собственные знания этой науки уступали знаниям других исследователей. Его гениальность заключалась не в том, что он знал больше других, а в том, что он мог делать выводы, которые не мог сделать никто другой.

Миф №3. Гении могут появиться в любое время в любом месте

Обычно мы считаем гениев чем-то вроде падающих звёзд - явлением удивительным и крайне редким.

Но если нанести на карту появление гениев во всём мире за всю историю человечества, можно заметить любопытную закономерность. Гении появляются не вразнобой, а группами. В определённых местах в определённое время рождают выдающиеся умы и новые идеи. Вспомните древние Афины, Флоренцию эпохи Возрождения, Париж 1920-х годов и даже сегодняшнюю Силиконовую долину.

Места, где появляются гении, хоть и отличаются друг от друга, имеют общие характеристики. Например, практически всё это города.

Высокая плотность населения и ощущение близости, возникающие в городской обстановке, способствуют развитию творчества.

Для всех этих мест характерна атмосфера терпимости и открытости, а это, по мнению психологов, особенно важно для творчества The relationship between intelligence and creativity: New support for the threshold hypothesis by means of empirical breakpoint detection. . Так что гении больше похожи не на падающие звёзды, а на цветы, естественно появляющиеся в подходящей окружающей среде.

Миф №4. Гений - угрюмый одиночка

В массовой культуре множество подобных персонажей. И хотя гении, особенно писатели и художники, более склонны к психическим расстройствам, в частности к депрессии, они редко бывают одиночками. Они хотят быть в обществе единомышленников, которые могут успокоить их и убедить, что они не сошли с ума. Поэтому у гениев всегда появляется «группа поддержки».

У Фрейда было Венское психоаналитическое общество, собиравшееся у него по средам, у Эйнштейна - «Олимпийская академия». Художники-импрессионисты каждую неделю собирались и вместе писали на природе, чтобы поддерживать бодрость духа в ответ на неприятие критиков и публики.

Конечно, гениям необходимо иногда оставаться в , но часто они переключаются с уединённой работы на общение с окружающими. Например, шотландский философ Дэвид Юм неделями сидел в кабинете и работал, но потом всегда выходил и отправлялся в местный паб, чтобы жить и общаться, как все остальные люди.

Миф №5. Сейчас мы умнее, чем раньше

Число выпускников вузов и уровень IQ сейчас высоки, как никогда, поэтому многие думают, что мы живём в эпоху гениев. Это заблуждение настолько популярно, что у него даже появилось название, - эффект Флинна .

Но люди во все времена считали, что их эпоха - это пик развития. И мы не исключение. Конечно, мы стали свидетелями огромного прорыва в сфере цифровых технологий, но вопрос о нашей гениальности пока остаётся открытым.

В науке сейчас сделано много монументальных открытий. Хоть они и впечатляющие, но не настолько важные, чтобы изменить наше представление о мире. Открытий, подобных эволюционной теории Дарвина и теории относительности Эйнштейна, сейчас нет.

За последние 70 лет публиковалось значительно больше научных исследований, чем раньше, однако процент по-настоящему новаторских работ остался неизменным.

Да, сейчас мы производим рекордное количество данных, но не стоит путать это с творческой гениальностью. Иначе каждый владелец смартфона был бы новым Эйнштейном.

Доказано, что окружающий нас поток информации только препятствует крупным открытиям. И это действительно тревожно. Ведь если у гениев и есть одна общая черта, так это способность видеть необычное в обыденном.